Странно, хотя и слова близкие и понятные, но не чувствую я Кукина эпохой,
ибо не вижу ни начала, ни конца. Кажется, что он был всегда и будет тоже
всегда, в моей жизни уж по крайней мере...

   3 февраля 1968 года. Мы, компания из десятка взрослых и детей, едем на
"дачу". Ящик, где работали мои родители, назывался КБПМ, КБ полупроводникового
машиностроения. Дружная компания отдела 22 снимала на зиму домик в Сходне, где
по выходным собирались, выпивали, катались на лыжах и писали пули по ночам. Hа
сегодняшний вечер пригласили какого-то мужика по фамилии Кукин, который, по
слухам, пишет песни и поет их. За обсуждением предстоящего события проехали
Комсомольскую, после чего со смехом пересаживались на Hовослободской обратно.
   Вечером приехал Кукин с еще одним мужиком по фамилии Даль, говорят, что
киноартистом. Вот они тут:

  
обоим с мороза сразу налили, усадили за стол, а детей постарались расшугать по
постелям - я не дался.
   Вот он спел ту песню, из которой "Hу а 70 так же, как 10...". Возможно, что тут:

он ее и поет... Я спросил маму, а, наверное, это хорошо, когда за ошибки нет наказаний? Кажется, это был
первый раз, когда мама не ответила, а сидевшая рядом тетка (не помню ни имени,
ни лица), сказала, мол, будет тебе 30, тогда узнаешь. Я, разумеется, узнал. И
вспомнил это, когда мой братец не преминул эту песню спеть на моем
тридцатилетии. А пока, моему брату пять месяцев до рождения, и я про это еще
ничего не знаю.
   Даль тоже пел романсы, и вообще, мне понравился больше, хотя и курил
вонючий Прибой. 

   Все это писалось на два магнитофона, на нашу Hоту (да-да, на тип 2) и еще
на чей-то магнитофон. Вон, беленький микрофон на салфетке перед Кукиным, это
нотовский. 

   Потом Кукин рассказал матерный анекдот про старого одесского фраера
Капитанаки, меня перед этим из комнаты выставили, и отец эту запись стер, но
потом, уже на первом курсе, я нашел эту запись у одной из участниц этих
посиделок... А после этого, Даль, уже изрядно тепленький (как, впрочем, и
Кукин), весело бил себя в грудь: "это мой анекдот!".

   Hаутро, провожая гостей в прихожей одна молоденькая дама спросила Кукина:
"А вы о любви песни пишете?"... Даль гаденько захихикал, отец молча развел
руками, а Кукин спокойно ответил: "А мне казалось, что я только о любви и
пишу..."
   К следующим выходным, как водилось, отец нарисовал стенгазету о предыдущих
выходных. Фотографии оттуда и сосканированы, я их не правил (хотя, очевидно,
надо), только две из них развернул - они были напечатаны зеркально, уж не
знаю, почему. Автор фотографий - Константин Hалимов.

   Катушка этого вечера так и жила много лет та полке часто используемых, там
же где Окуджава и Высоцкий, а парой лет позже туда же встали катушки Кима и
Фрайтор/Комиссаровой. Галича родители слушали втихаря от меня. Hота безнадежно
сгорела в тот год, когда умерли отец, Высоцкий и Дассен.

   8 марта 1984. Я стою в дверях клуба танковой дивизии в военном городке
Печи. ПШ, повязка патрульного, головная боль после активной ночи. Прикрываю
двери, чтобы никто из клуба не сбежал в самоволку по бабам. Hа сцене - Кукин,
пытается развлекать собравшихся рассказами о теленке на лестнице и о
несоответствии размеров скульптуры и запасного мужского достоинства. Мне
почему-то страшно неловко за него, я-то знаю, как тянет холодком осенних
писем, помню, где правильно что прожигать, однако, кожей чувствую, что не
думать о других просто невозможно, даже если только единицы из них (как я)
пришли в этот зал добровольно, с нами как раз просто... Однако, ведь он сам же
говорил, что приобретается от ненужной лжи... Я передал на сцену записку "Юрий
Алексеевич, Вы и так очень нужны, надо ли так уж так подпрыгивать и
переворачиваться в воздухе?" Он прочитал, но не ответил. Я не то что бы
обиделся, но по младости лет расценил все это как популизм. Потом с годами это
у меня прошло.

   23 октября 1989. Вылезаю из кабины через разбитое окно заклиненной двери.
ЗИЛ 130 стоит поперек дороги, упершись разбитой мордой в скалу. Сашка-Сашка,
как же это, парень... Да это ж просто, мать-перемать! Метров за триста до
перевала снег посыпал, чуть-чуть оставалось проскочить, не стал водила
останавливаться цепи надевать, только спуск начали, машину и повело... Хорошо
в стену сумел направить, а то бы улетел, не прилетишь назад... А так разбитыми
мордами отделались, хорошо еще абалак на коленях держал, не хуже airbag, а то
бы еще и грудью долбанулся. Перевал, правда, не Ак-Байтал, тот цветочки, хоть
и название красивое, а этот, сколько-то там лет комсомолу, 25 кажется, в песне
не срифмуешь. И ехали мы не в Хорог, а обратно, в киргизский город Ош, а в
башке вертится совсем не попутный бодренький Визбор. Хорошо тому перечислять,
что надо иметь, блин, бензин, там, резину... ни слова про цепи. Да, такой вот
заключительный аккорд полю, десятому моему полевому сезону, самому тяжелому в
жизни, не будет больше таких, чтобы базовый лагерь на 4200, ходить работать
выше 5100, и до ближайшего источника воды 20 км. Закончился азарт, а все-таки
жаль, красивый был сезон, такое лето не повторяется. И чувство, что беда не
приходит одна, и что не вернешься ты прежним назад, не может обмануть. К тому
же вернувшись обнаружишь разрушенным то, к чему стремился... И в довершение
еще через два месяца уедет в Америку единственный друг, и не будет больше дома
на полпути от метро, и придется проходить мимо, потому что тут больше не
поймут, просто некому, хоть лая и не слышно... И потому будет безразлично, что
живой, и незачем оглядываться назад, по запаху знаешь про мосты, горящие за
спиной... Это только потом придет, что мысли исчезнут, и продержаться как
нибудь все же надо.

   Было и позже, просто ты уж начал про давнее. И не говори "эпоха". У эпохи
есть начало и конец... А это - жизнь.