Арика Круппа принято считать классиком туристской песни. Но туристской песни нет, как нет песни геологической, песни строителей, песни пахарей - есть песня человеческая, которая во все времена способствовала выражению человеческой души. И в зависимости от того, как жилось душе человеческой в том или ином времени, так она и выражала себя через песню. А термин "туристская" - лишь фиговый листок для прикрытия сути, которая состояла в том, что существовала у нас кроме песни профессиональной - официальной и узаконенной ещё песня и неподцензурная. Вот она-то и была непосредственным выражением свободной души, а туристские атрибуты для некоторых авторов - лишь материал, которым они пользуются, чтобы говорить об общечеловеческом. Таковы и "туристские" песни Круппа.

В студенческие годы, как и почти все его сверстники, Арик прошёл сквозь лавину комсомольской лжеромантики.

... С молотком отбойным, ломом и лопатой
Мы уходим вглубь, ломая на куски гранит.
До чего ж студенты крепкие ребята,
Пред ними и скала не устоит.
И пускай одежду мы до дыр проносим,
Пусть для нас проходит это лето стороной,
Мы себе другого отдыха не просим,
С победою вернёмся мы домой.

Пой, пока ты молод,
Люби, пока ты молод,
Ходи, пока ты молод,
Строй, пока силён.
Мы ведь всех сильнее,
Мы ведь всех нежнее,
Дружба нам нужнее,
Чем богатств мильон.

Эта солянка из двух песенок Круппа студенческой поры как нельзя лучше говорит о настрое целого поколения, которое ехало на целину, на студенческие стройки, откликалось на любой зов Родины - безоговорочная вера в своё великое назначение, энтузиазм и эмоциональный порыв определяли его поступки и всю его жизнь.

Но проходит время, и рассеивается дым "побед". Институт позади, и начинается просто жизнь. Жизнь молодого специалиста, рядового советского инженера, который любит свою профессию, но не умеет и не хочет делать карьеру. Который с увлечением делает открытия и предоставляет своему коллеге оформлять с ним в соавторстве свидетельства об изобретениях. Который не умеет и не будет добиваться себе жилья - так восемь лет и проживёт в общежитии, что после смерти зачтётся ему в заслугу некоторыми его "друзьями". Которому скучно писать диссертацию - он с куда большим удовольствием ходит в походы и пишет песни. Но это уже не те песни... В них ещё звенят леса Белоруссии, ещё горит десяток звёзд над головой, бунтует молодое нетерпенье и желание помериться силами с ветром, колючей пургой и снежными просторами, но всё чаще приходят раздумья:

Давай поговорим о городах,
Давай с тобой придумаем весы,
На чашу бросим серые года,
А на другую - радости часы...

Время жизни распадается на месяц отпуска, проведённый в северном походе, и на остальное существование, в котором утреннее пробуждение трагично, потому что "в черноту стены уходят картины снов" и окружающий человека город со множеством людей живёт как одно существо: "Утром, спеша, встаёт, слушает город "Маяк", кофе горячий пьёт. Транспорт родной кляня, сотню найдёт злых слов, город во власти дня, люди во власти снов". В городе этом нет солнца - "лишь сеется дождь через крупное сито... Дождь заливает костры и желанья, дождь вымывает из мира краски..." Образ города вырастает в зловещий символ, враждебный человеческой душе, ибо он не выпускает человека из-под своей власти. И вырваться из его объятий - главное желание, самая заветная мечта. Почему?

Когда Арика не стало, мне пришлось много думать, перечитывая его повесть и в который раз слушая его песни, о том, что же такое туризм. Вывод был однозначен: это неосознанная, скрытая форма социального протеста. По крайней мере, так обстояло дело у нас в шестидесятые и семидесятые годы. Уходя из города в горы, в тундру, в лес, они выпадали из социума и создавали собственную модель общества по своим законам нравственности, где каждый человек стоил ровно столько, сколько он стоил, где все они получали полной мерой и полной мерой отдавали себя - всё по самому большому счёту. Где в человеке отступало всё мелкое и открывалось всё самое человеческое и настоящее, ибо таков закон выживания в тех условиях, которые они добровольно выбирали себе на месяц отпуска. В письме Арика, отправленном 12 марта 1971 года из Верхней Гутары перед выходом на последний маршрут, есть такие строки: "Ведь самая большая ценность похода в том, что через несколько дней после его окончания ты вдруг замечаешь, что стал чуть другим, чуть лучше, чем был раньше, чем-то чуть богаче. А как происходит этот процесс, не замечаешь..." Но он прекрасно понимал, как происходит этот процесс, и об этом все его северные песни.

Один месяц отпуска... А как жилось его душе остальные одиннадцать? Время безжалостно шло, а свершений обещанных не было. Только чистая совесть, да полная мера добра, да вера в добро в человеке. Вот почему рядом с "Печалью" - "Контрпесня", а с "Чёрными совами" - "Хочется жить!".

"Зрелость" - последняя песня Круппа. Это отчёт его души за прожитую жизнь, осознание её смысла в посеве добра, философски-мудрое приятие смены и надежда на духовную преемственность поколений и светлая радость открытия нестареющей красоты человека.

И женщины красивы, и мужчины...
О жизнь, ведь это правда, что мужчины
И женщины красивы?.. А лучина -
Пока не догорит, не зачадит.

Арон Яковлевич Крупп - так значится в его документах. В жизни все его звали просто Арик. Он родился в 1937 году в Даугавпилсе, в семье юриста и преподавательницы английского языка, ещё ребёнком пережил эвакуацию в Среднюю Азию и все лишения военного и послевоенного времени. Вернувшись из эвакуации в родной город, родители Арика долгое время подвергались обструкции со стороны местных советских властей за свою принадлежность к интеллигенции буржуазной Латвии. С трудом отцу удалось найти работу в Лиепае, где и поселилась семья. Там Арик окончил школу и в 1955 году стал студентом Ленинградского института киноинженеров.

Он ухитрился ещё до окончания института отслужить в армии и, окончив институт лишь в 1963 году, он получил направление в Минск, на Оптический завод им. Вавилова. Талантливый инженер, изобретатель, заядлый турист, автор песен, быстро завоевавших популярность не только в Белоруссии, и главное - открытый, бесконечно добрый и внимательный к людям человек, он скоро стал в Минске известной личностью, особенно среди туристской молодёжи и в кругах журналистов.

Ему было отмерено 33 года, как Христу. Жизнь короткая, но яркая, щедрая, вся прошедшая "на отдачу". Ничего для себя. Он умел быть настоящим другом и обладал удивительным даром - притягивать к себе людей. Не за песни его любили. Песни давали только популярность, а любили его за личные качества. Он был нравственным критерием для друзей и просто знакомых, очных и заочных. Люди тянулись к нему, как всё живое тянется к теплу и свету.

В марте 1971 года две группы белорусских туристов ушли в Саяны - лыжный поход 5-й категории сложности. Одна из них не вернулась.

Маршрут начинался от Верхней Гутары. До первого перевала добрались с оленями. А дальше каюр пожелал им доброго пути, и ребята встали на лыжи, хотя снега в горах в ту зиму выпало мало и лыжи часто приходилось нести на себе. Но по мере того, как они шли, природа пыталась наверстать упущенное: снег всё валил и валил. 22 марта они остановились на ночёвку у Пихтового перевала. С утра их ждал подъём. Но у Феди Гимеина начались боли в желудке - видно, дала о себе знать язвенная болезнь. Пришлось задержаться на три дня, которые и стали для них роковыми. В эти три дня навалило столько снега, сколько должно было выпасть, видимо, за всю зиму. 24 марта двое ушли в разведку и, вернувшись к вечеру, доложили, что на зазубринах скал - огромные снежные карнизы. Самый опытный, Игорь Корнеев, судя по его записям, понимал, что шансов пройти почти нет. Но его одинокий голос не мог изменить решения группы идти. Наутро уложили рюкзаки. Игорь нёс палатку и, упаковывая её, задержался дольше всех. Он шёл последним, немного отстав от группы. Метрах в ста пятидесяти от стоянки Игорь услышал характерный шуршащий звук. Он поднял голову, но крикнуть, чтобы предупредить товарищей, не успел - его накрыла лавина, за ней - вторая, третья... С обоих склонов. Последнее, что он успел увидеть перед тем, как его завалило снегом, были крошечные тёмные фигурки лыжников в густом молочном мареве.

Игорь оказался на окраине лавины, и ему удалось выбраться на поверхность. Он был один в белых просторах безмолвного снега. Нет, не один. С ним оказалась собака - одна из двух, которые шли с группой. Игорь вернулся на стоянку, снова поставил палатку и жил там, пытаясь откопать своих товарищей запасной лыжей ("тёщей"). Вокруг грохотали лавины. Нервное напряжение достигло предела и лишило его передышки, которую мог дать сон. К концу четвёртого дня он понял, что всё напрасно: ребят ему не откопать. (Как выяснилось после, слой снега над ними был 10-12 метров.) Нервы не выдержали, Игорь отметил "тёщей" место гибели товарищей и, бросив ненужную ему без примуса холодную палатку, ушёл назад... К людям. В двухстах пятидесяти метрах от стоянки он попал в лавину. Так равнодушная судьба уготовила для всех девяти общую участь.

10 апреля, когда группа Михаила Корня не вышла в назначенное время на КПП, подняли тревогу. 11 апреля вертолёт из соседней воинской части облетел весь маршрут. Никаких признаков живых людей обнаружено не было. Лишь непонятной загадкой торчала из снега одинокая лыжа да безжизненно лежала у входа на Пихтовый перевал поваленная ветром палатка.

Из Минска вылетела поисковая группа спасателей под руководством мастера спорта по альпинизму Феликса Норкевича. Делать раскопки в районе "тёщи" было опасно - всё ещё сходили лавины. Искали вокруг. Через двадцать дней первую смену спасателей-поисковиков сменила вторая. Только 13 мая, в последний свой день, когда уже прилетела третья смена, ребята откопали первых троих. Раскопки шли уже вокруг "тёщи". Вторая смена не улетела - осталась помогать третьей. Три дня их извлекали из-под снега.

Игоря Корнеева, как ни искали, не нашли. Вторая смена вернулась в Минск, привезя с собой восьмерых. Третья - осталась искать Игоря. Только через две недели, когда начал таять снег, обнажилась поднятая вверх с лыжной палкой рука - там, где его никто не искал. Видно, защищаясь, он поднял руку навстречу лавине. По его записям восстановили всё происшедшее.

Игоря похоронили рядом с его товарищами на Чижовском кладбище в Минске, где для него было оставлено место.

Очень скромный мемориальный комплекс, проект которого сделали студенты архитектурного факультета минского Политеха, пробивали долго и трудно: власти противились этому, как могли. И если всё-таки удалось это сделать, то, видимо, потому, что любовь в конце концов всегда побеждает зло.